Три дня. Никто не знает, как жить - Дмитрий Помоз

– Ты-ы-ы? – удивленно протянул он, откуда-то узнав меня.

У меня очень плохая память, но я напряг все силы, чтобы тоже вспомнить его. Какая у него занятная, цветная рубашка..

Точно! Это тот дядечка с вокзала, который куда-то спешил, пугая свой пупок, потерял шлепанец, а потом не дослушал мою историю про окруженные вещи и полководца-маму. Это он!

– Я! – обрадовался я.

Мне так хотелось улыбаться. Я подзывал его выглянуть поближе и, перекачиваясь с носков на пятки, показывал на свои ноги. Ведь я стоял босиком, как он тогда – на вокзале. Только мои шлепанцы никуда не слетали, я их снял сам. Дядечка растерянно смотрел на меня и тоже улыбнулся в ответ, как бы на всякий случай, чтобы не обидеть, словно не понимал, можно ему улыбаться или нет! Как будто он не знает, что улыбаться можно всегда, даже если этого не видно из-под усов. Странно вообще, как он меня вспомнил, я бы ни за что не узнал его первым.

Тут откуда ни возьмись, появилась моя бабушка. В обеих руках у нее висели полные пакеты всякой всячины. Она встала рядом, оглядела меня, мой шарик, потом полку с сувенирами и, наконец, дошла до продавца. Ее совсем не удивлял и не волновал его волосатый бардак на голове (мама бы, например, отругала его, и заставила все убирать и раскладывать по своим местам. С мамой трудно спорить). Её глаза добродушно загорелись, и она поздоровалась:

– Здравствуйте! – мягко расстелила она. Знаете, есть такие «Здравствуйте» или «Привет», после которых не нужно добавлять «я Вас узнал» – это становится понятно само собой.

– Дообрий веечер! – так же понятно ответил дядечка-продавец, растягивая и иногда заменяя одну гласную другой.

– Значит, успели и даже тапочек сумели сберечь? – подковырнула бабушка, просияв своей маленькой ямочкой у самого подбородка на левой щеке.

– Успеел! Сберееег! – слегка смутившись, ответил он, – Но на всякий случиий купил сиибе новые – на застежке! – поддержал бабушкину шутку дядечка. И тут же в подтверждении своих слов высунул из-под прилавка ногу, на которой красовался новенький блестящий темно-коричневый сандалий, с застежкой на пяточке, одетый поверх подтянутого, черного носка.

– Митюша что-то натворил? – поинтересовалась бабушка.

– Не то чтобы натварил, вроде даже добраае дело сделаал!

Бабушка вопросительно приподняла брови.

– Пирата побиидиил! Настаящиий мущщина! – приукрашивал мою историю дядечка. – Даже сакровища не тронул, тольк вот перед шаариком не устоял!

Бабушка снова взглянула на меня, а затем на шарик. Испугавшись, что сейчас придется его вернуть, я неловко закрыл его, прижав к себе обеими руками и спрятал взгляд в сторону. Мне совсем не хотелось расставаться с такой замечательной вещицей. Тогда бабушка снова повернулась к дядечке-продавцу, выдохнула легкую усмешку и сказала:

– Ну что же! Раз наш Митенька такой смелый герой, то он заслужил оставить шарик у себя, не правда ли? Сколько я Вам за него должна?

– Саавершенно, ниисколько! – замотал усами дядечка – Этаа падаарок, Вы же сами сказаали, что он заслужиил!

– Нам, конечно, очень приятно, но все-таки мы непременно должны за него заплатить! Вы же сами сказали, что мой внук – настоящий мужчина! А настоящие мужчины получают награды, а не подарки за свои подвиги, верно? – настаивала бабушка и положила на прилавок несколько купюр.

– Вернаа.. – чуть не обидевшись, буркнул в усы дядечка и забрал денежку.

Однако, почти тут же радостно хмыкнув, снова загадочно улыбнулся и зашуршал под прилавком, приговаривая что-то себе под нос. Потом вновь высунулся и, улыбаясь шире своих усов, подозвал меня поближе.

Сначала мне было страшно подходить к нему, вдруг он передумал и хочет забрать мой шарик обратно, но бабушка подмигнула мне и подтолкнула навстречу дяде. Он кивнул, указывая на свою волосатую пятерню, и вытянул ее. Он ожидал от меня в ответ такого же действия. Я отдал шарик бабушке и несмело протянул ему свою руку, раскрыв пальцы. Дяденька разжал кулак. Ко мне в ладонь выпало, что-то маленькое, холодное, металлическое. Это был значок с изображением военного корабля и надписью: Город герой Новороссийск.

– Смо-лен-ска-я ули-ица!.. – радостно повернувшись к бабушке, протянул я.

Мы попрощались с дядечкой и ушли. Теперь у меня на груди красовался героический значок настоящего мужчины.

Мы шли по закрывающей свои морщинистые глаза набережной, бабушка держала меня под руку, как настоящего мужчину, и я жутко собой гордился, поэтому, задрав подбородок, пытался маршировать, как солдат на параде, и завороженно нес прямо перед собой мой новый шарик. И в такт каждому шагу в нем подлетали россыпи загадочных на вкус снежинок, разливаясь серебряным цветом от света мачт фонарей покорно склонивших свои одноглазые головы.

– Рыбки! – повторял и любовался я.

– Это не рыбки! – сказала бабуля, – Это дельфины, Митюша! И они млекопитающие. Так же, как и люди. Хоть они и живут в воде, но дышат воздухом, как и мы. Еще они очень умные! – бабушка тянула свой рассказ, как неспешный поезд, везущий состав в сторону горизонта, – А еще они любят людей и часто спасают тонущих или тех на кого нападают хищные акулы!

– Акулы!

– В городе тоже можно посмотреть на дельфинов, они живут в дельфинариях под присмотром людей. Считается, что плавать с дельфинами очень полезно для настроения и здоровья. Мама с папой хотели сводить тебя в дельфинарий, чтобы ты с ними познакомился и покупался. Но я, мальчик мой, даже не знаю, правильно это или нет. Разве можно ждать чего-то хорошего от того, кого запер в несвободе?.. Разве можно выпросить у кого-то счастья или здоровья?..

– Свобода! – повторил я.

А бабушка продолжала:

– Человек боится быть свободным и не умеет быть счастливым. Оттого он и не здоров. Он все и всех пытается запереть. И запечатлеть. Желательно рядом с собой, чтобы похвастаться. Над нашими головами падают целые звездопады, а мы пытаемся их снять, чтобы все знали, что мы их видели. И потом ты смотришь на такую фотографию и интересуешься, как это было – целый звездопад на бесконечном полотне изумляюще-синего неба, а в ответ слышишь, что это было очень трудно сфотографировать – ужасная камера и очень мало света. И все. Больше ничего.

Бабушка задумчиво вздохнула, мы остановились и посмотрели вверх, к небу. Оно было точно такое, как она и говорила: медово-желтые хлопья звезд плавали в черничном варенье, и на них улыбалась огромная, надкусанная луна.

– Какая красота! – восхищалась бабуля, – Как можно пытаться привязать к себе все на свете, когда такое небо? Как можно держаться за вещи, когда занятыми руками нельзя никому помочь?

Я знал, что бабушка не ждет от меня ответов на эти свои вопросы. Она ждет раздумий. И мне кажется, я ее понял. Мама не поехала с нами сюда, потому что «три путевки на юг – это первый взнос за новую машину».

Дальше мы шли молча. Когда много говоришь – ничего не слышишь и не понимаешь. А в номере, лежа в кровати, я продолжал разглядывать свой шарик и думать над тем, что сказала бабушка. Я вспомнил лавку дядечки со смешными бровями и куклу пирата, который сидел на сундуке с сокровищами, не отрывая от него своего покалеченного взгляда. Я был уверен, именно в битве за этот сундук он потерял глаз и обзавелся костылем. И как же легко он отдал мне свой чудо-шарик, в котором, кажется, спрятана вся красота мира.

Через месяц нам нужно было уезжать, и хоть мне здесь очень понравилось, и я подружился с морем, но все равно очень скучал по родителям и ждал встречи.

Мы приехали на вокзал, и зашли в вагон. Бабушка присела на свое место и, тяжело дыша, замахала у лица белой панамкой. Я только сейчас заметил, что ее панамка и длинный до пола сарафан выглядели, как два больших белых пятна на фоне смуглого лица и рук, хотя по дороге туда все было наоборот. А оттого, что у нее были достаточно резкие морщины в уголках добрых глаз, можно было бы подумать, что она не возвращается домой, а едет в гости.

Поезд тихонечко переваливался с бока на бок и гудел о себе. Я стоял в коридоре на длинном-длинном во весь вагон, красном коврике с зеленой окантовочкой, и смотрел в окошко и вокруг себя. В нашем купе было очень жарко, а мама с первого дня запретила нам пользоваться кондиционерами, чтобы уберечь мой иммунитет. В проходе было не так жарко, почти все форточки в окошках были приоткрыты и на ходу высовывали языки своих занавесок наружу, словно дразня кого-то. Недалеко от меня взрослые мальчик и девочка стояли и смотрели в окошко. Наверное, тоже спасались тут от жары, хотя они так крепко обнимались, что можно было подумать, что им наоборот нестерпимо холодно, и они пытаются друг друга согреть. Глядя на них я вспомнил маму и папу. Точнее вспомнил, что не помню их такими, не могу даже представить..